Но всегда следует помнить, что между принципиальной возможностью и реально работающим изделием лежит долгий, извилистый, а местами даже тернистый путь. И если бы советский атомный проект был пущен на самотек, то, возможно, сбылись бы прогнозы американского аналитика Эллсуорта Реймонда, который с 1943 по 1946 год был советником по экономике СССР при Военном министерстве США. Он утверждал, что Советский Союз сможет создать прототип атомного заряда где-то к 1956-1958 году. И это – в самом лучшем случае.

Вообще-то мистер Реймонд не зря занимал пост советника именно по экономике. Нет, насчет наших ученых он, заявив: «Русская наука имеет значительно меньший опыт в изучении атомной энергии, чем имела американская наука даже перед войной», серьезно дал маху. Опыт был, и отечественные физики как минимум не уступали американским, а кое в чем и превосходили их. Но вот что касается перевода потенциала в реальность, тут американец почти попал: «Даже если бы русская наука была на уровне поставленной задачи, все-таки нельзя быть уверенными в том, что заводы по производству атомного оружия будут построены. Русские не способны применить теорию на практике…»

К сожалению, так в истории нашей научно-технической мысли происходило не раз – блестящие изобретения или теоретические наработки либо предавались забвению, либо не шли в серию. Но статья Реймонда вышла в журнале «Look» в 1948 году. И он просто не мог знать, какие скорости взяла наша страна по части «свадьбы теории и практики» в атомном проекте…

Все понимали, что создание атомного оружия – дело крайне серьезное и ответственное, что ставки слишком высоки, что решается судьба не просто государства, а страны и народа. Возможно, именно поэтому со всех сторон было проявлено понимание, а корпоративная спесь, взаимные претензии и обиды были отброшены. Что, в свою очередь, благотворно повлияло на обстановку. Решения принимались коллегиально, и высшая власть не просто прислушивалась к голосам экспертов, но иногда поступала прямо по их указанию.

Известно, что атомный проект с 1944 года курировал нарком внутренних дел Лаврентий Берия. Менее известно, что в 1945 году он хотел его не просто курировать, а полностью сосредоточить в своем ведомстве. «Берия предлагает все руководство возложить на НКВД, создать в НКВД специальное Главное управление… Такое предложение заслуживает внимания. В НКВД имеются крупные строительные и монтажные организации, которые располагают значительной армией строительных рабочих, хорошими квалифицированными специалистами, руководителями. НКВД располагает разветвленной сетью местных органов, а также сетью организаций на железной дороге и водном транспорте…»

Такими соображениями поделился с наркомом боеприпасов Борисом Ванниковым советский лидер Иосиф Сталин. Ответом было категорическое «нет», правда в весьма вежливой форме – Ванников просто указал на недопустимость концентрации всех работ в одном ведомстве, пусть и очень могущественном. Сталин внял и сделал так, чтобы не было обидно никому. Первое главное управление создали при Совете министров СССР – это был особый орган, подчинявшийся Верховному главнокомандующему. А Берия и Ванников были освобождены от должностей наркома внутренних дел и наркома боеприпасов. Но лишь для того, чтобы усилить атомный проект. В 1945 году Борис Ванников возглавил Первое главное управление. А в 1946 году Берия стал заместителем председателя Совета министров СССР. Так что теперь и непосредственное руководство, и курирование проекта проходили на принципиально ином уровне.

Кстати, выбор кандидатуры Ванникова на пост начальника Первого главного управления был безошибочным. Борис Львович, родившийся в 1897 году, имел неплохое образование. В 1918 году он окончил Бакинское политехническое училище, а в 1926 году – МВТУ имени Баумана. Образование дополнялось личными качествами управленца, которые были замечены и приняты во внимание – если в 1927 году Ванников был просто техническим директором Люберецкого завода сельскохозяйственной техники, то в 1937 году он уже заместитель наркома оборонной промышленности СССР. А во время войны на нем лежала более чем ответственная миссия – Ванников стал народным комиссаром боеприпасов. Это значило, что он отвечает не только за бесперебойное производство старых и внедрение новых снарядов и патронов, но и логистику их доставки на фронт. Правда, едва не надорвавшись во время войны на такой должности, Ванников от участия в атомном проекте поначалу отказывался, мотивируя самоотвод тем, что боится не справиться с такой сложной работой. На что получил ответ от лидера государства: «Самая широкая кооперация и самая гибкая координация была в Наркомате боеприпасов. Ваш опыт поможет в этом новом деле». Опыт действительно помог – вот как о работе Ванникова в атомном проекте говорил его заместитель, Василий Емельянов: «Ванников не связывал инициативу людей, работавших с ним. Но вместе с тем, когда следовало вмешаться, решительно вмешивался в нужный момент, оказывая необходимую помощь и устраняя помехи, мешавшие успешному выполнению задания. Обладая хорошей интуицией инженера, он заранее правильно определил возможные сферы затруднений и принимал меры к тому, чтобы не допустить их возникновения…»

Это была, что называется, инициатива сверху. В конце декабря 1945 года власть в лице начальника Управления кадров и секретаря ЦК ВКП(б) Георгия Маленкова наталкивается на инициативу снизу. И не просто на инициативу – на активное недовольство, даже сопротивление. В ответ на просьбу влиться в атомный проект и разрабатывать электромагнитные масс-сепараторы, то есть установки для разделения изотопов, глава Центральной Вакуумной Лаборатории Сергей Векшинский заявляет, что делать этого не станет, потому что проект обречен на неудачу: «Участвовать в ошибках, которые мне ясны сегодня, и которые скажутся через 2-3 года, я не хочу… Избранный путь ведет пока мимо цели. По нему я идти не могу».

Такие слова могли дорого стоить, тем более что Векшинский в 1937 году был репрессирован, и сидел до 1939 года. Но Сергей Аркадьевич весьма разумно объяснил свой отказ: «Сейчас вокруг этого дела собраны физики, и только физические исследования занимают внимание. Предполагается, что потом (когда?) все сделают заводы. Это в корне неверно, и золотые яйца, снесенные кукушкой в пустые гнезда, протухнут скорее, чем из них вылупится хоть один птенец. Мне совершенно ясно, что решение физических вопросов должно идти одновременно с очень большими и трудными инженерными разработками. Иначе дело растянется на десяток лет... Физики – это люди, которые слишком много знают, чтобы уметь что-нибудь хорошо делать. А инженеры у нас слишком много делают, чтобы хорошо знать новое в физике. Ожидать, что рядовые заводские инженеры подхватят и доработают то, что выйдет из рук физиков – совершенно неверно. Должна быть создана такая организация, где были бы слиты в один коллектив и мастера, и физики, и инженеры. Нужно немедля приступать к созданию и оборудованию такого научно-технического центра, где через 8-10 месяцев можно было бы уже вести работы по-настоящему. Предложение академика Курчатова о срочной постройке института с сильным техническим уклоном является не только обоснованным, но и категорически необходимым. Без этого ничего не выйдет».

Во-первых, оценим прогнозы американского эксперта и русского ученого. И тот, и другой, говорят примерно о десяти годах, требующихся для реального производства атомной бомбы при текущем состоянии дел. А во-вторых, оценим темп, который был взят для исправления этого самого состояния дел, которое признано никуда не годным.

На письме Векшинского Маленкову поставлена резолюция последнего: «Лично Берия Л. П. Прошу ознакомиться с этим письмом. Знаю Векшинского как серьезного работника». И проставлена дата – 27 декабря 1945 года.

25 января 1946 года Берия и Курчатов докладывают Сталину: «Решено организовать для конструирования атомной бомбы специальное конструкторское бюро с необходимыми лабораториями и экспериментальными мастерскими в удаленном, изолированном месте. Для размещения этого бюро намечен бывший завод производства боеприпасов (№ 550) в Мордовской АССР в бывшем Саровском монастыре».

16 марта 1946 года Спецкомитет при Совете министров СССР выносит постановление: «Назначить Павла Михайловича Зернова, заместителя наркома транспортного машиностроения, начальником КБ-11 с освобождением от всей другой работы по наркомату. Профессора Юлия Борисовича Харитона – главным конструктором КБ-11 по конструированию и изготовлению атомной бомбы».

Выбор Юлия Харитона на должность главного конструктора был не менее удачным и обоснованным, чем выбор Ванникова на должность начальника Первого управления, или как сам Борис Львович говорил, «атомного наркома». Юлий Борисович родился в 1904 году, и рос, что называется, вместе с техникой – одновременно с учебой в реальном училище работал монтером и учеником механика. Впоследствии, поступив в Петербургский политех, учился на электромеханическом факультете, но под впечатлением от лекций Абрама Иоффе перевелся на физико-механический. Именно он в соавторстве с Яковом Зельдовичем впервые сделал расчет цепного деления ядер урана. Опять-таки, обратим внимание на гармоничное сочетание познаний в теоретической физике и в прикладных науках – именно этого, по мнению западных экспертов, не хватало отечественному производству. Вполне возможно. Но только не в случае с Юлием Харитоном, который, подобно Александру Суворову, прошел всю «служебную лестницу», начав простым монтером и став главным конструктором первой советской атомной бомбы. Между прочим, он чуть ли не слово в слово повторял доводы тех, кто настаивал на создании отдельной структуры, где теория и производство будут слиты воедино: «По мере развития наших представлений о механизме действия ядерного оружия, стало ясно, что для обеспечения разработки конструкции ядерной бомбы нужно создать научно-исследовательскую организацию, которая могла бы разработать количественную теорию газо-динамических и ядерно-физических процессов, обеспечить изготовление необходимых прецизионных деталей… Это привело к мысли о создании крупного комплексного института с полигонами, лабораториями самого разнообразного типа, специальной измерительной техникой, соответствующими опытными заводами…»

В ноябре 1946 года вблизи города Саров появляется аэродром и полным ходом идут работы по строительству лабораторий, жилья, мастерских и цехов.

В апреле 1947 на новом объекте, где еще идет строительство, уже более сотни инженерно-технических работников и четыре лаборатории.

А в апреле 1948 года на объект уже приезжают люди конкретного дела – капитан 1 ранга Владимир Алферов и генерал-майор Николай Духов. Оба – легенды. Алферов возглавлял Махачкалинский торпедный завод. Духов – главный конструктор Челябинского Тракторного завода, где во время войны под его руководством разрабатывались новые тяжелые танки и самоходные орудия. Алферов на новом месте занялся разработкой схемы подрыва атомного заряда. Духов возглавил отдел специалистов, разрабатывавших конструкцию конкретного заряда и бомбы. По сути, процесс к тому моменту дошел уже почти до стадии производства.

За кратчайшие сроки с нуля было создано все. А одновременно создавалось и все остальное тоже, включая гастроном, кинотеатр «Москва» и даже автобусные линии – в 1948 году в городе-объекте появились два первых дизель-электроходных автобуса «ЗИС».

Конечно, сыграли свою роль небывалые финансовые вливания и небывалая вольница в том, что касается административного подчинения. Скажем, руководство КБ-11 могло выполнять все строительно-монтажные работы без согласования и утверждения проектов и смет, а все работники, направленные на объект, имели оклад с надбавкой 75-100%.

Но главное было в другом. Именно концентрация в одном месте физиков-теоретиков, физиков-прикладников, инженеров-конструкторов, инженеров-производственников, да и просто квалифицированных рабочих, дала ожидаемый результат. И не просто концентрация, а особым образом налаженная работа, где «генералитет» не воспарял в административных высотах, а был близок к конкретному делу. Рядовой инженер лаборатории натурных испытаний Виктор Жучихин вспоминал, как получил нагоняй от начальника КБ-11 генерал-майора Павла Зернова: «Ваш опыт был успешен, но проведен «на соплях», без продуманной технологии. Подключение кабельной линии к панели при помощи скруток, без пайки, с подвязочками и подпорочками, – разве такие электрические цепи могут быть надежны?»

Что характерно, нагоняй был воспринят не как нагоняй, а просто как рабочий разговор со старшим товарищем. Зернову к тому моменту было 42 года, Жучихину – 25 лет. Оба были выпускниками МВТУ имени Баумана, и то, что последний едва успел в 1947 году защитить диплом, значения не имело.

Вернее, имело. По словам Жучихина, который работал в лаборатории Кирилла Щелкина, заместителя главного конструктора КБ-11, его шеф и главный конструктор Юлий Харитон провернули самую главную и самую рискованную операцию, определившую судьбу и самого КБ-11, и всего атомного проекта СССР: «По личному поручению Сталина высокопоставленные чиновники ЦК партии отобрали для института именитых ученых, партийных руководителей и руководителей крупных производств — тех, кто зарекомендовал себя как талантливый организатор и высококвалифицированный специалист. Однако почти все они оказались отвергнутыми Щелкиным, которому Сталин предоставил право окончательно отбирать специалистов по своему усмотрению. Для поиска подходов к новой и очень сложной атомной проблеме, доведения ее решения до конца, нужны были молодые люди, еще не испорченные именитым положением. Лишь молодым присущи задор и смелость, желание рискнуть, а без этих качеств в данном случае нельзя было обойтись…»

Именно это, нечастое в нашей истории сочетание – инициатива снизу плюс понимание и поддержка сверху – обеспечили такие скорости развития первого отечественного атомного центра. Как известно, первая советская атомная бомба была испытана в августе 1949 года – через три года после начала строительства в маленьком городке Саров, который долго еще назывался «Арзамас-16»…

• Зарплата рядового инженера в КБ-11 составляла 1300 рублей плюс 75% надбавки. Для сравнения – средняя зарплата в СССР в 1947 году была около 500 рублей.

• Больше всех получали высококвалифицированные рабочие – для группы слесарей-инструментальщиков были установлены персональные оклады в 3500 рублей.

• Молодые семьи специалистов и рабочих, вселяющиеся в новые дома, получали всю меблировку, бытовую технику и посуду в многолетний кредит – ежемесячные выплаты, согласно воспоминаниям, почти не ощущались.

• Из 1800 сборных щитовых домов, поставленных из Финляндии в счет военных репараций, только в 1947 году в Саров было привезено более 100.